Сесиль задумчиво наморщила лоб.

– Великолепная идея для пьесы. Она могла бы вдохновить меня сочинить что-то подобное. Тем более что я, похоже, как раз в точно таком же положении, как упомянутый драматург. – Брови ее сдвинулись. – А не придумала ли ты это вот только сейчас, чтобы посмеяться надо мной, а?

– Нет, честное слово, нет! – заверила я. – К тому же девочка – его дочь, а в конце они очень полюбили друг друга. Ведь все же совсем не так.

– Хм, ты – не моя дочь, но думаю, ты начинаешь мне немножко нравиться. – Сесиль встала и стащила с кровати еще несколько подушек. Она бросила их на пол к остальным, подошла к стенной полке и вернулась с куском хлеба, который сунула мне в руку. – На вот, ты выглядишь голодной.

Поблагодарив, я откусила кусочек, хотя после пережитого этим вечером волнения практически не ощущала голода. Хлеб был черствым и безвкусным, но во время еды аппетит внезапно пришел, и я съела все до последней крошки.

– Ты, должно быть, пить хочешь. – Сесиль наполнила два бокала красным вином из кувшина, один протянула мне и настояла на том, чтобы мы чокнулись. Затем она постоянно подливала еще и не угомонилась, пока мы с ней на пару не опустошили весь кувшин. Пусть она и выпила значительно больше меня, но вино было достаточно крепким и свалило бы меня с ног, если бы я уже и так не сидела на полу. Голова то и дело клонилась на грудь, я постоянно задремывала. Пока свечи еще не прогорели и мы пили, Сесиль выпытывала обо мне все. Из осторожности я выдавала самые общие сведения, по большей части уклончивыми или ничего не говорящими фразами. Когда она спросила, что я больше всего люблю делать в свободное время, я ограничилась чтением и игрой на рояле (преобразователь превратил «рояль» в «клавикорд»). Велосипед и дзюдо я решила опустить. На вопрос о поклоннике без колебаний ответила отрицательно. Чтобы отвлечь ее внимание от себя, я в конце концов сама перешла к вопросам. Сесиль рассказала мне кое-что о своей достаточно необычной жизни. Оглядываясь назад, я иногда думаю, что некоторые из этих рассказов, возможно, были лишь вольным полетом фантазии.

Она была дочерью парижского придворного учителя (что объясняло ее образованность) и владелицы винной лавки из Дании (что объясняло ее нордическую внешность и слабость к красному вину), а помимо этого, вдовой жонглера и канатоходца – что, в свою очередь, объясняло ее тягу к сцене.

Муж умер три года назад, упав с каната, и, к сожалению, не оставил ей ничего, кроме жонглерских шариков. Сесиль, вскочив, стала рыться в одном из сундуков, пока их не нашла, но ее попытка продемонстрировать свое жонглерское искусство провалилась из-за низкого потолка. Шарики разлетелись в разные стороны, и, поймав несколько в лицо, я, спасаясь, спряталась за подушку. Мы обе похихикали и единогласно решили, что пора спать. Собрав остаток сил, я еще воспользовалась ее туалетом – стоявшим за ширмой стулом с откидной крышкой и горшком под ним.

– Подожди-ка, – сказала она. – Там кое-что есть. Я сейчас быстренько его опорожню. – Она открыла ставень и с размаху выплеснула содержимое горшка на улицу, после чего вернула горшок на место. К слову о лужах, в которые я неоднократно вступала по пути сюда. Пока я за ширмой справляла малую нужду, Сесиль захлопнула ставни и забралась в постель. Я растянулась на полу, который после всего выпитого вина показался мне и вполовину не таким жестким, как поначалу.

– Спокойной ночи, Анна, – донеслось до меня бормотанье Сесиль. – Сладких снов!

– Тебе тоже, – пробормотала я в ответ, уже проваливаясь в сон.

Свечи погасли. За окнами уже светало, через пару часов на пороге объявится Филипп, к его приходу мне нужно быть в самой лучшей форме. И скоро я увижу Себастьяно… наконец. Его образ проводил меня в сон.

Утром я проснулась с абсолютно квадратной головой, а язык по ощущениям походил на полумертвое мохнатое нечто, на которое я наступила прошлой ночью. Со стоном я повернула голову, пытаясь уклониться от яркого света, сверлящего правый глаз. Солнечный луч, проложив себе дорогу сквозь щель в ставнях, пыльным мечом рассекал пространство комнаты. Кто-то колотил молотком внутри моей черепной коробки, отчего все вокруг грохотало. Спустя несколько секунд я заметила, что колотили и снаружи, в ставни.

– Сесиль! Анна! Вы еще спите?

Филипп! Мгновенно проснувшись, я вскочила. То есть я хотела вскочить, но на самом деле мучительно, медленно, с кряхтением тащила себя вверх, чему вдобавок препятствовала простыня, обвившая ноги, подобно гигантской змее. Повсюду вокруг меня валялись подушки, я спала на голых половицах. Казалось, тело мое упало откуда-то с большой высоты, – по крайней мере, я так это себе представляла, – от боли я с трудом держалась на ногах. И что хуже всего, я не понимала, что болит сильнее – голова или все остальное тело.

– Сесиль! Анна! – нетерпеливо раздавалось с улицы.

– Я не сплю! – прокряхтела я в направлении окна.

– Девять пробило! – крикнул в ответ Филипп.

Проспала! В ужасе я озирала комнату. Больше всего на свете мне хотелось тут же бежать к Филиппу, чтобы он сразу повел меня к Гастону, ведь тот единственный знал, где искать Себастьяно. Но в таком состоянии я ни за что не решилась бы выйти на люди.

– Сейчас-сейчас, – крикнула я.

Обувь. Мне непременно нужна обувь.

– Сесиль, ты не одолжишь мне какую-нибудь обувку?

С кровати донесся стон. Голова с белокурыми взлохмаченными волосами шевельнулась и снова затихла на подушке. Оттуда донеслось тихое похрапывание. Быстро Сесиль наверняка не проснется. Простоты ради я расценила стон как «да», а недолгое шевеление как кивок.

Из разбросанной повсюду обуви она спокойно могла бы пожертвовать одной парой. К сожалению, с первого взгляда было понятно: все слишком мне велико. Но чересчур большие туфли лучше, чем никакие. После недолгой примерки я выбрала пару кожаных сандалий на шнуровке, их по крайней мере можно было закрепить на ноге, пусть даже подошва спереди и торчала на три пальца из-под ступни. Одеваться мне, к счастью, не пришлось, потому что на ночь я ничего не снимала. Мешкообразное одеяние было из такой грубой ткани, что парочка лишних заломов или пятен вообще не бросались в глаза.

Теперь осталось чуть-чуть освежиться.

Я в спешке сходила на горшок, затем схватила гребень с гримировального столика Сесиль и, взглянув в зеркало, испуганно отшатнулась. Выглядела я ужасающе. Бледная, лохматая, глаза ввалились – просто прародительница всех зомби. Причесываясь, я выдирала волосы клочьями, повсюду были колтуны. Чтобы длинная грива опять не разлохматилась, я заплела ее в плотную косу и подвязала одной из шелковых лент, валявшихся на полу. Теперь вид был уже сносный. На настенной полке стоял тазик с водой для мытья, но воду эту, видимо, уже использовали, а кувшин рядом был пуст. Плевать, уж руки-то помыть сгодится и такая. Напоследок пшикнуть на себя из одного из флаконов с духами со столика Сесиль, – резко запахло фиалками, – два раза как следует ущипнуть щеки – пожалуй, этого достаточно. Чистку зубов пришлось перенести на потом, пусть даже решиться на это было и нелегко. Может, Филипп организует мне глоток воды по дороге. Кофе у них тут не водится, с этим придется подождать еще несколько десятков лет, о чем я узнала чисто случайно и только потому, что первые кофейни появятся в Венеции. И точно так же ждать и ждать еще до широкого распространения чая и какао.